Форум

Когда мы осознаём эту богатую шкалу разнообразия либерализма, мы теперь можем осмелиться перечислить его главнейшие признаки и связать их друг с другом. Что такое либерализм? Он гуманистический: т.е. исходит из природы человека, способной к добру и проявляющейся только в обществе, из назначения человека превосходящее материальное существование и из уважения которое заслуживает каждый человек благодаря своей уникальности, запрещающее унижение его как средства. Либерализм поэтому индивидуалистичен или, если это звучит лучше персонифицирован, т.е. находится в соответствии с христианским учением о том, что каждая человеческая душа непосредственна богу и войдёт в него как законченное целое, отдельное человеческое лицо, а не общество является высшей реальностью (высшим бытиём- Wirkliche) сколько бы человек ни находил данного ему удовлетворения только в сообществе, в служении ему, и, может быть, в самоотверженности для него[4]. Поэтому либерализм антиавторитарен: т.е. при всей готовности дать кесарю кесарево, он благоразумно остерегается от всякого романтического взгляда на общество, который делает государственную организацию предметом мистического культа своего рада, суперорганизмом или даже богом, а так же либерализм мужественно противостоит кесарю, когда тот требует больше чем кесарево. Поэтому либерализм универсален: т.е. между тем как он гуманистичен и антиавторитарен и уважает человека как такового, когда он против обожествления государства, он сопротивляется превращению патриотизма в национализм и таким образом макиавеллизму и империализму. При всём при этом он рационалистичен в том, сначала ещё не критикуемом нами смысле, что либерал как гуманист всем людям приписывает разум, как персоналист видит в нём “наивысшую силу человека”, но как антиавторитарный и универсальный социальный философ делает разум судьей, перед которым должны будут отвечать людские глупости, ложь и ехидство. Почти неисчерпаемы те вопросы, которые связаны с каждым из этих положений либерализма. Только одно из них мы хотим взять для нашего дальнейшего исследования, потому что таким образом мы сможем разъяснить некоторые заблуждения и определить степень родства между либерализмом и демократизмом. Когда мы показываем значительную степень антиавторитарности либерализма, то этим мы хотим выразить никогда полностью не преодолеваемое недоверие, которое, во все времена испытывает настоящий либерал к любой концентрации власти- политической, духовной или экономической. Повторяемая Якобом Буркхартом (Jacob Burckhardt) фраза Шлоссера (Sclosser) фраза о том, что власть сама по себе зло в крайней форме даёт выражение истинной либеральной мысли. Такие либералы католики как А. де Токвилль (A. de Tocqueille) и Лорд Актон (Akton) думали об этом тоже самое[5].

Отсюда можно сделать вывод, что упрёк в слишком оптимистическом суждении либерализмом о человеческой природе основан на заблуждении. Либерализму не характерен оптимизм некоего Руссо, который именно так приходит к своим антилиберальным выводам, но “скептицизм Паскаля”, давая возможность реализовываться различным вариантам: “L’homme n’est ni ange ni bête; et le malheur veut que qui vent que qui vent fair l’ange fait labête.”[6] Так же как и Паскаль, либерал верит как в “grandeur”[7] так и в “bassesse”[8] человека и поскольку он считается с обоими, постольку всё его стремление направлено на то, что бы ставить по возможности людям условия, не предоставляющие им ни соблазна, ни случая беспрепятственно давать волю их земным порывам. Он не верит в то, что такая общественная и экономическая система, которая предполагает святых или героев была бы практичной, таковой является только система, считающаяся с людьми в лучшем случае с обычными характеристиками. Он кто угодно, но только не моралист, который хотел бы гнать телегу добродетели даже сквозь глубочайшую грязь и который не видит, что нельзя слишком затруднять людям жизнь, и, таким образом, либерал вполне находится в соответствии с моральной теологией. Он реалист, который не удивляется “чёрным рынкам” если заранее “чёрная финансовая политика” правительств стимулирующих инфляцию создала условия для этого. Он верит, что земля вращается лучше, если не заграждается рот “волу, когда он молотит” (?) (5- ая книга Моисеева 25, 4) и когда через определённые институты индивидуальные интересы координируются общими. Одним таким удачным устройством он считает собственность, другим, не менее удачным, конкуренцию, если они действительно обеспечивают данную координацию, и, наконец, таким же удачным систему автоматических и безличных санкций и награждений, которые соответствуют экономической системе основанной на собственности, самоответственности и конкуренции. Либерал считает это практичным не, потому что он оптимист, а потому что он реалист. Французский философ пишет: “Tout système social qui contribue à rendre nécessaires, pour la majorité des hommes et dans la conduite ordinaire de leur vie, des vertus essentiellement aristocratiques, s’avère par là malsain”[9] Может быть он не знал, что таким образом сформировал квинтэссенцию либеральной социальной этики.

Либерал относится к любой концентрации власти с недоверием, потому что знает, что любой властью, которая не здерживается с помощью противовеса рано или поздно будут злоупотреблять. Он видит только одно работающее средство для спасения свободы человека: децентрализация и создание противопоставлений власти. Он будет строить институциональную преграду против угрозы якобинизма в которой все элементы отмечены печатью либерализма, потому что они действуют, так что бы защищать людей от больших властных скоплений. Следовательно, самыми здоровыми и сильными демократиями являются те, которые могли опираться на следующие уравновешивающие и укрепляющие институты: ограничение парламентской власти, федеративное государственное устройство, местное самоуправление, система двух палат, строгое разделение властей, многообразное расчленение общества, монархия или система с широкими полномочиями президента, но, прежде всего нерушимая идея правового государства и такого духа, который не готов пожертвовать свободой во имя равенства. Это демократии, в которых признаётся одинаково важным демократический вопрос определения носителя власти и либеральный об определении её содержания.

Смешение власти народа и его свободы, лежащее в основе якобинизма находит себе духовную пару в смешении либерализма и демократизма. Всё может дойти до того, что несправедливо накладывают ответственность на либерализм за такие вещи, которые на самом деле необходимо ставить в вину демократии. Среди прочего, к сожалению, привыкли к тому, что бы считать современный национализм, который принёс нам столько беды и несчастья, естественным следствием либеральной мысли, хотя на самом деле, с беспощадной откровенностью, надо обвинять демократизм в отцовстве этого ребёнка - урода. То, что сами либералы могут грешить этим смешением особенно ярко нас учит роль, которую играл немецкий либерализм или то, что прикрывалось этим именем в развитии немецкого национализма в IXX веке.[10] Либерализм так же можно назвать децентрализмом, а все что относится к лагерю противника, такое как национализм, абсолютизм, авторитарный консерватизм - централизмом, и может, было бы хорошим предложением использовать эти ясные выражения в будущем почаще. Тогда было бы более понятно, к какой группе каждый из нас принадлежит на самом деле и современная путаница в терминах немного уменьшилась бы. Из этого так же следует, что централистский либерализм сам себе отрицает.

Когда либерал своей программой выдвигает децентрализацию во всех сферах, он руководствуется мудростью, на стороне которой находится весь человеческий опыт. Таким образом, он становится защитником разделения властей, федерализма, свободы местных органов управления, сфер свободных от государственного вмешательства, «corps intermédiaires» (Montesquieu), духовной свободы, собственности как нормальной формы экономического существования, экономической и социальной децентрализацией, малого и среднего, экономической и духовной конкуренции, универсальности церквей, социальной дифференциацией. Так он становится непримиримым противником политического, экономического и духовного централизма, колоссального, монополий (также государственных), коллективизма, гигантских систем, массовости, мегаполисов, накопления богатства, империализма.

Так определяется отношение либерала и демократии. (Здесь перевод, кажется, не совсем удачен!) Это отношение близкого родства, однако, оно не свободно от напряжения, которое может вырасти в открытую вражду, когда, используя слова Монтескье, существует опасность перепутать власть народа со своей свободой.[11] Дело не в том, что сути либерала соответствовало то, что в одобрении граждан он видит единственный легитимный источник суверенности государства и соглашается с высказыванием Линкольна: No man is good enough to govern another man without that other’s consent. (Нет человека который настолько хорош чтобы управлять другим без его согласия. - пер. с англ.) В этом смысле либерал одновременно и демократ. Но поскольку он исходит из человеческой личности и ее прав (**Freiheitsrechte) ему важно не только, кто является носителем власти, но так же чтобы она не стала тиранией.[12] И именно этого в демократии он боится больше чем в других формах правления, потому что опьянение масс и мистическая вера в то, что народ не может порабощать сам себя легко могут отключить тормоза, которые в противном случае действовали бы и переделать государство в безудержного тирана внутри и в толпу войск во внешних отношениях.

Либерал сторонник Монтескье, а не Руссо, «Esprit des Lois» а не «Contrat Social», книги, которую другой великий мыслитель либерализма, Benjamin Constant, называл «le plus terrible auxiliaire de tous les genres de despotisme» («самыми страшнейшим вспомогательным средством всех видов деспотизма»).[13] Поскольку он в своей реалистичной антропологии не может разделять веру в «мудрый и добродетельный народ» («le peuple sage et vertueux») которая является основой демократической мистики и поскольку относится недоверчиво к любой концентрации власти именно тогда когда любое злоупотребление приукрашивается славой о суверенности народа и тираническое государство всегда может предъявить демократическое алиби[14], либерал и здесь знает только один выход: противовесы и децентрализация.

Критика приходящего либерализма

Сейчас мы и дошли до самого главного вопроса, который должен занимать именно того, кто признаётся в возвышенных и отдалённых от споров партий и конфессий идеях секулярного либерализма и который сводит его с ума в том, может ли он вообще ещё называть себя либералом.(?) Что произошло с этими традициями за последние два столетия? Что это за отростки, которые росли на нашем стволе?

Нам сейчас предстоит беспощадно говорить об ошибках и злоупотребления и полностью убедиться в том, что сегодняшний кризис либерализма это часть общего кризиса современного общества в котором, благодаря ложному пути развития, есть и его вина. Так как мы должны быть предельно краткими при решении этой проблемы, мы должны перечислить некоторые мысли, кажущиеся нам главными, на примере трёх проблем. Во-первых, это отношение либерализма к функциям разума, во-вторых, его отношение к обществу и, в-третьих, к экономической жизни. Таким образом, либерализм представляется нам соответственно как рационализм, индивидуализм и экономический либерализм и мы должны рассматривать при этом насколько (пагубно он сбился с правильного пути) пагубны были последствия того, что он сбился с правильного пути.

Что касается рационализма, то здесь у меня мало, что есть сказать нового к тому, что я уже сказал об этом в моих книгах “Die (?) esellschaftshrise der (?)egenwarf“ (“Общественный кризис современности”) и “Ciritas humana” (“Гуманное общество”). Мало где мы встречаем такую опасную двойственность либерализма как здесь, которая хотя и свидетельствует против него так же мало, как и против всех других стремлений человека, бодро воспринимать вечные трудности нашей жизни, но которая, тем не менее, за последние столетия вела к заблуждениям, чрезмерные последствия которых мы осознаём только сегодня. И мало где нам ещё становится так ясно как в шалости либерального как в шалости либерального рационализма как легко освобождающая функция либерализма может превратиться в разлагающую и, в конце концов, упраздняющую либерализм. Разум, “наивысшая сила человека” - греющая центральное созвездие западной культуры и призыв к тому, что только и делает человека человеком, что объединяет всех людей не в плоскости звериной глубины, а в духовной высоте и что предоставляет нам какую-то градацию - всегда останется самой ценной частью либерализма. Когда мы in unserer Hybris слишком приближаемся к этому солнцу и не замечаем границ поставленных в использовании разума мы, словно Фаэтон, падаем вниз. Тогда либерал становится таким рационалистом, что больше не признаёт никаких объективных норм, подвергающихся сомнению свободным и вольным разумом разлагающим всё, что было установлено. Либерал вида (?) верит как вечный революционер, то, что всё всегда можно начинать сначала и больше ничего не знает о “любви бога которая выше всего разума”, а так же ничего о том, что человек связан историей и природой и не может не считаться с ней не смотря на то, что у него есть тот технический, естественнонаучный разум, который нам, наконец, дал власть в виде атомной бомбы уничтожить нашу цивилизацию за несколько минут. Одновременно, тот же самый рационалист противится проблемам души и общества как беспомощный и надменный глупец. Поэтому, мы придём к такой форме терпимости, которая больше не представляет собой мудрое смирение и великодушие, но трусость, постоянно колеблющийся оппортунизм, циничный скепсис и декадентское отчаяние правде. Над такой формой терпимости французский эссеист 19- ого века L. Venillot совершенно справедливо издевался, когда говорил: (?-французский вариант) (“Когда я самый слабый я прошу у вас свободы, потому что это ваш принцип, но когда я сильнейший я её у вас отбираю, потому что это мой принцип”- пер. с фр.) и как мы недавно слышали от одного священника доминиканца: (?-французский вариант) (“Толерантный муж - плохой хозяин” - пер. с фр.)

Тогда мы придем к такому релятивизму, который разлагает все ценности и нормы в кислоте разума воздвигающего только самого себя, к такому материализму, который говорит о “духовной надстройке над материальными производственными отношениями” и к такому психологизму, который считает возможным разоблачать идеи как грязевые пузыри половой жизни, к таким явлениям, которые сомневаются: позитивизм в праве, эстетизм в объективной красоте, прагматизм в объективном добре и зле, идеологизм в идейном. Мы тогда перейдём от гражданского строя, в котором, как и в лучшие годы Европейской истории должны объединяться прогрессивные силы с консервативными, к буржуазии, которая демонстрирует все признаки декадентства. Когда-то наступит момент, когда terrible simplificateur (?) окончательно разрушит внутренне опустошённый и с трудом поддерживаемый немногими фразами мир и тогда либеральная цивилизация сменится не либеральным адом, называть которым чистым варварством было бы оскорблением для честных дикарей.

Мы без труда осознаем, какие плоды будет нести этот побег либерализма, когда он получит политическое влияние. Поскольку математической, естественнонаучной логике не хватит способности воспринимать исторический разум и вовсе не геометрическую сущность общества, она становится матерью революционного мышления, которое ведёт к дерзкой вере, что человека и общества можно делать, как делают машину или атомную бомбу. В этом случае человек как homo faber овладеет нами бедными смертными, чтобы сделать нас объектами моральных, политических или экономических экспериментов и планов, которые присвоит себе какой-нибудь наглый глупец и тогда мы станем жертвами тех самых опасных индивидов, которые видят в нас лошадиные силы, катализаторы, молекулы, племенной скот или морских свинок чего мы энергично просим не делать во имя философии, которую можно назвать гуманизмом в такой же степени, как и христианством, так и настоящим либерализмом. Но поскольку эта рационалистическая логика так же отказывается понять те тонкие условия человеческого счастья, которые являются результатом нашего отношения к природе, к нашей работе, к окружающему обществу, из неё вытекает неспособность урбанистического мышления понять форму естественного порядка вещей и увидеть в наших больших городах, в наших заводах и пролетарских массах что-то другое кроме признаков прогресса и средств увеличения производительности.

А теперь мы увидим, что такой рационализм одновременно должен искажать истинное отношение человека к обществу. Если мы решаемся назвать такое искажение индивидуализмом, то понимаем, что его фатальная ошибка двойственна. Во-первых, он отрицает правду, которую можно уловить в меньшей степени (?) благодаря противопоставлению Тёнеса (Tönnies) “общества и сообщества” и в большей степени благодаря познанию того факта, что общество есть нечто целостное и нечто отличное от суммы всех частей, и что существует стандартная мета социальной интеграции, соединения его частей, которая соответствует здоровому обществу и которое одно ручается за сбалансированность свободы и порядка. Когда либеральный индивидуализм был, слеп к этому факту, он сильно содействовал разложению нашего современного общества. С этим связана другая, не менее гибельная ошибка, с которой мы уже столкнулись, обсуждая пассив счёта либерализма и здесь эта ошибка снова появляется. Ведь дело в следующем: тот, кто считает общество простым объединением индивидуумов, которое познаваемо логическим разумом отдельного лица, неизбежно соблазняешься тем, что, во-первых, в обществе ничего не должно быть допущено, что не является продуктом сознания отдельного лица ничего, что является не запланированным и бессознательным продуктом бесчисленного множества индивидуальных решений как, например цена железа, как валютный курс или ссудный процент, во-вторых, человеческого разума достаточно не только для того чтобы постигнуть совокупность всего общества и экономики, но и управлять ими, следуя всеобщему плану.[15]

С эти последствием индивидуализма выросшего на стволе либерализма, случилось нечто в высшей мере странное: либерализм сам себя отрицает и становится коллективизмом, всё ещё во имя разума и индивидуума, но в действительности искажая все истинные исходные идеалы либерализма пока мы не дойдём (?) до преобладающей сегодня формы коллективизма в лице марксизма, которому его создатель “красный пруссак” поставил такую печать своего совершенно антилиберального духа, что с тех пор история социализма является историей продолжающейся внутренней и внешней борьбы двух непримиримых принципов вместе со всеми её мучениями и заблуждениями. Эта история таких людей, которые с уверенностью не знают, на чьей стороне они находятся.