Форум

1947г. В. Рёпке. (Перевод К. Пакайзера и Н. Ларченко)
Культурный идеал либерализма

Упадок либерализма
Наш современный мир, бесспорно, всё более и более становится похожим на маскарад идеологий, на котором никто точно не знает, что скрывается за масками слов. Наш повседневный словарный запас в ужасающем объёме наполнен такими выражениями как «демократия», «реакция», «капитализм», «социализм», «фашизм» и многими другими, которые уничтожают смысл языка, т.е. общения людей посредством передачи точных представлений. Наверняка, было бы большим благодеянием для тех, у кого нечего скрывать если бы этот маскарад отменили на год и таким образом, каждый был бы принуждён новыми, не затёртыми выражениями чётко и просто сказать что он имеет в виду, орудуя политическим словарём нашего времени. Поскольку эта идея останется утопией, тем более время от времени необходимо задумываться над этим и сорвать с политических проблем маски слов, за которыми первые скрываются. Другими словами, одно из самых неотложных требований для достижения общественной чистоты духа является стирание налёта с обобщающих политических терминов современности, который оседает при переходе из книги в книгу из передовой статьи в передовую, из предвыборной речи в предвыборную, из разговора в разговор.

Самая странная судьба из этих терминов, быть может, была у слова «либерализм» - на самом деле такая странная, что историю этого слова можно было представить как духовную и социальную историю последних поколений. Возникшее более ста лет назад в смуте испанской гражданской войне как почётное обозначение противопоставления «Servilismo» оно потом стало на всём западе гордым знаменем политических, экономических и духовных движений, которые преданы идеалу прогресса в условиях свободы и демократического порядка. (Из Мизеса «Само название «либерализм» происходит от слова «свобода», а название партии, оппозиционной либералам (оба обозначения возникли в ходе конституционной борьбы первых десятилетий XIX века в Испании) изначально было «рабская» («servile»).») Как бы разнообразно не было это войско, которое здесь собиралось и как бы различны не были контингенты представленные разными странами и слоями общества у всех у них было что-то общее, так что можно было прямо говорить о веке либерализма. «Либерализм» было нечто, в чём можно было с гордостью признаваться и что самые широкие слои принимали как рекомендацию. «Либеральной» называлась великая партиями Англии, которая, по своей значимости, могла сравниваться только с другой великой партией- партией консерваторов. И даже такой человек как Честертон (Кто это?), который безжалостно, и, как мы сегодня понимаем не безосновательно критиковал многое из того, что нам кажется следствием либерального века, как будто это естественно, говорил «We Liberals» [1]).

А сегодня? Трудно будет найти страны, в которых у слова «Либерализм» осталось старое полное звучание. Тем многочисленнее, в которых оно из-за многолетней пропаганды стало синонимом всего устаревшего и дурного. Если утверждение некоего Шпенглера о том, что либерализм является «делом для простаков»[2]) хотя и было сформулировано в Германии и в первую очередь для этой страны, тем не менее, это преувеличение выражало такое мышление, которое не было чуждым практически не одной стране. Всё больше и больше людей привыкли к тому, что со словом либерализм следует сочетать представления об экономической чёрствости, сытой буржуазности, социальной жестокости, отсутствие высших ценностей. Чтобы полностью выразить своё презрение, многие не боятся следовать примеру некоторых особо роковых политических романтиков злорадно шептать слово «либералистский».

Но особо показательным является наблюдение, что все тоталитарные движения нашего времени уверенно видели в либерализме свою настоящую противоположность и не на мгновение не перестали вести с ними кровавую войну с помощью насилия, ругани и клеветы. Находясь в постоянном поиске какого-нибудь обещающего успеха поворота, современные тираны, пусть они называют себя фашистскими, национал-социалистическими или коммунистическими, померили уже все маски. Они уверяли нас, что являются социалистами, демократами или романтико-корпоративистами или бог знает кем ещё. Иногда они настолько циничны, что даже свидетельствуют почтением христианству, но они опасались когда-либо кокетничать с либерализмом. Если эти люди не хотели сдаться, то должны были остановиться именно здесь, ведь «либерализм» означает для Муссолини - «масоны», для Гитлера - «евреи», «болтуны» и «интеллектуалы», для Ленина - ненавистная «буржуазия». Для этих невропатических цыган нашего общества, либерализм олицетворял тот мир буржуазии (немецкий аналог русского существительного «буржуазия»: «Burgertum» не содержит отрицательного или пренебрежительного оттенка - прим. переводчиков) который был для них более чуждым и менее доступным, чем Тибет. А, тем не менее, может быть, они, в своём циничном прагматизме даже и не боялись временного флирта с либерализмом, если бы ожидали от этого какого-нибудь эффекта, воздействующего на массы. Но как знатоки массового духа, выражением которой они и были, они знали слишком хорошо, что свататься за неё посредством либеральных мыслей о толерантности личности, свободы и права нельзя. Они предпочли разжигать страсти этих масс через лозунги национализма и социализма которые соответствуют духу массы и которые в своей смеси стали динамитом, взорвавшим мир. На самом деле позиции либерализма поруганного со всех сторон, соответствует общий упадок его политического влияния.

Не существует практически стран, за исключением может быть Швейцарии, Бельгии и Швеции, где он не прошёл бы через жернова преданных организации и политическим страстям массовых партий. В Англии, его классической стране происхождения, он как организованная партия почти перестал иметь какое-либо значение, а в некоторых других странах у него остался некоторый вес как объединение личностей, национальный престиж которых представляет собой некоторую компенсацию за убывающие голоса избирателей. Но намного более важным, чем данный упадок либерализма, как организованного политического движения, является тот факт, что он практически перестал быть определяющим культурным идеалом настоящего времени и что он, ослабленный внутренними кризисами и обескураженный своими собственными неудачами, обезумел от своей миссии. Даже там, где продолжают себя называть либералами, антилиберальная пропаганда последних десятилетий, этих людей запугала настолько, что у многих не осталось мужества и чистой совести отстаивать собственные традиции, и они оставляют противнику одну позицию за другой.

Вот такие дела, которым смотреть в глаза свободно и без самообмана должно в наибольшей степени соответствовать либеральному темпераменту как таковому, который значительно противопоставлен всякому фанатизму и всякому искажению правды в служении массам. Совершенно очевидной является правда, что кризис нашего общества совпадает с кризисом либерализма. А поскольку кризис общества, тождественный угрозе разрушения всей нашей культурной традиции, дарит нам вместо зари и нового лучшего будущего только войну, бедствия и рабство, то можно было считать для либерализма весьма почётным то, что он вместе с правом, миром, свободой и благосостоянием стал жертвой общественного кризиса. Благодаря этому надо признать, что мы не можем делать ничего лучшего, чем вместе с этими благами и идеалами нашей цивилизации необходимо так же высоко держать и знамя либерализма как неопровержимую правду, защищая его против любой атаки. Упадок либерализма, как можно было бы полагать, был бы тождественен отступлению от права мира и свободы. Тогда нам только бы осталось заламывать руки перед его покинутыми алтарями и взваливать вину на глупость и злость других людей. Чисто человечески такое поведение можно понять. Его можно назвать рыцарским и мужественным, но так же своенравным и мало разумным. Во всяком случае, для любого кто хочет настоящим проблемам серьёзно и трезво смотреть в глаза, а так же честно оценивать сегодняшнюю ситуацию, это поведение не допустимо. Критическая оценка либерализма должна быть рекомендована либералу и потому, что она на место элегичных и не к чему не ведущих воплей, но ставит поощрение и надежду. Если бы дело было только в глупости и злости людей, то либералы должны были возлагать надежды на их изменение. Но если либералы придут к выводу, что, по крайней мере, значительная часть вины в них самих, то им больше не придётся возлагать свои надежды на то, что изменяться другие: достаточно, если они сами изменятся. И здесь верно, что кричит Демосфен в третьей филиппике афинянам: «То, что нам было вредно больше всего в будущем будет больше всего пригодно. Как так? Поскольку вы ничего, абсолютно ничего не сделали из того, что было необходимо сделать, мы сейчас находимся в этом дурном положении. Если бы тогда вы сделали всё что было необходимо, и если тогда всё так же плохо, как и сейчас было, то вообще не было бы надежды на улучшение».

На самом деле мы можем считать счастьем, если бы выяснилось, что либерализм стал не совсем невинной жертвой общественного кризиса, что он ошибся в существенных постулатах и что он вправе надеяться на преодоление своего кризиса путём исправления допущенных ошибок. А может быть, далёкий от того чтобы быть чистой жертвой общественного кризиса, он сам способствовал его возникновению своими заблуждениями? А если это было бы так, и кризис современного общества одновременно является кризисом либерализма, не можем ли мы тогда надеяться очищением и внутренним омоложением либерализма, содействовать преодолению кризиса общества в целом? Нет ли глубокого смысла в совпадении общественного кризиса и кризиса либерализма?

Сущность нерушимого либерализма
Теперь, когда мы обращаемся к сложной задаче определения сущности и заблуждения либерализма, пусть нами руководят эти очень серьёзные и одновременно подающие надежду вопросы. В связи с этим мы не можем представить все разновидности либерализма и делать больше, чем отмечать тот курьёзный факт, что консервативная партия Швейцарии пользуется тем же словом что и политики в Соединённых Штатах, которых мы в Европе называли бы социал-демократами. (но ведь социал-демократы имеют какую-то социалистическую окраску, как конечно, и консервативная партия) Когда мы напротив, ограничиваем себя основными моментами, (положениями) мы хотим провести чрезвычайно важное разграничение и говорить о либерализме в двойном смысле: С одной стороны, в очень широком и общем смысле идеи, которая означает в принципе сущность западной культуры вообще, с другой, в более узком и специфическом смысле духовного, политического и социального учения прошлого века, которое вышло из общей идеи с помощью совершенно определённых исторических приправ. В первом смысле мы все либералы постольку, поскольку мы защищаем кажущиеся нам незаменимыми ценности и институты против тех разрушающих сил, которые мы можем назвать коллективизм, тоталитаризм или национал-социализм. Но если мы возьмём второй смысл слова, то возникает вопрос, может ли вообще кто-то из нас быть либералом? Либерализм в первом случае мощный ствол который имеет достойный возраст и под кроной которого, мы все сегодня собираемся с уверенным чувством того, что у нас есть что-то общее для защиты пусть мы, впрочем, и называемся консерваторами или социалистами, демократами или либералами, протестантами или католиками. Однако, в другом случае, либерализм это лишь только самый младший, хотя и самый мощный побег на этом стволе, и многие сегодня спрашивают себя, не был ли этот побег диким? Было бы преступлением желание срубить этот гордый ствол, потому что не нравится побег, но тысячи топоров уже взялись за это злодеяние.

Когда мы сначала говорили о стволе, т. е. о либерализме в более широком и высоком смысле, каждый знает что имеется в виду, каждый, которому ценности и идеалы, за которые он выступает настолько близки, что он готов их защищать как последние и наивысшие для нашей культуры. Кто полон решимости делать это тот и будет одновременно уважать этот ствол как почётное произведение веков, вернее тысячелетий. Он будет знать, что речь идёт о наследстве, которое возникло вместе с началом нашей западной культуры. Его основу создали не философы просвещения, а конические греки, стоики, Цицерон и все те остальные мыслители античности, которые сделали путеводными звёздами основанное в общечеловеческом разуме и абсолютности душе индивида достоинство человека, существование мира идей за произволом людей и неприкасаемость естественных порядков перед государством.[3] То, что начинали эти animal naturaliter christianal закончило потом христианство и передало нам как христианское естественное право. Только христианство совершило революционное дело, освободив людей как детей Бога из объятия государства и, говоря словами Guglielmo Ferrero разгромив “esprit pharaonique” (фран.- ”дух фараонства”- примечание переводчиков) античного государства.

Всё снова и снова с удивлением задавался вопрос, почему же политическое понятие свободы античности так сильно отличается от нашего: там понятие коллективной свободы “суверенность народа”, которое позже снова встречается у Руссо, основывает современный демократизм, которому не противоречило полное покорение индивида полисом - здесь западное понятие о свободе как о правах человеческой личности, которые ставят барьеры государству, которые приводят к праву индивидуума, семьи, меньшинства, оппозиции и всех религиозных групп. И на это всё снова приходилось отвечать, что стена, которая разделяет в этом вопросе античность от нас - христианство, которому мы обязаны высказыванием: отдавайте кесарево кесарю, а Божье Богу. Когда мы добавим к этому всё что христианство приписывает Богу, то это высказывание в принципе выражает то, что, мы имеем в виду, когда мы говорим о либерализме, в общем, и всеобъемлющем смысле. Значит здесь мы, без всякого сомнения, имеем дело с наследием античности и христианства. И то и другое являются истинными предшественниками (?) , потому что они предшественники такой социальной философии, которая регулирует, напряжён (?) между индивидом и государством следуя постулатам разума данного каждому человеку и достоинства подобающее каждому человеку как цель, но не как средство и, таким образом, противопоставляет власти государства права свободы индивида. В этом смысле можно осмелиться составить из трудов Цицерона, из Corpus Juris и из “сумм” Фомы Аквинского антологию либерализма которой можно руководствоваться ещё и сегодня. И до сих пор это достойное учение доходит до нас сквозь все искажения социального учения католической церкви.

Несомненно, в этом идейном мире существует сила, которая стремится к тому, чтобы в диалектическом процессе, всё снова вытеснять либерализм за его собственные границы. Эта сила, свойственная либерализму, главная мысль самоосвобождения человека через взывание к разуму: устранение ограничений, эмансипация человека и создание его автономности. В христианском естественном праве эта сила ещё обуздана, хотя уже в различных направлениях схоластики нельзя не замечать мятежные порывы и такой человек как Aba(e)lard нам кажется предшественником Еразма (Erasmus). В дальнейшем, либерализм приобретает свои современные черты в такой степени, в которой он требует всё более отважно, с всё менее ограниченной верой в разум, с всё менее терпеливым подчёркиванием индивидуальных прав освобождение от закрепощённости которые отвергнуты свободно действующим разумом. Чем больше он дрейфует на этой реке, тем больше он приближается к тем опасным пучинам, которые мы ещё рассмотрим - пока они, наконец, не поглотят его.

Эти рискованные побеги развития не должны склонять к обману как будто преувеличения как раз и являются сущностью либерализма. Что бы совсем чётко выразить это, следует сказать, что либерализм, в своей сущности, не измена христианству, но его законный духовный потомок и только укорачивание исторических ретроспектив может привести к смешению либерализма и либертенизма. В области социальной философии он олицетворяет то наилучшее, что нам успели передать три тысячелетия западного мышления; гуманность, естественное право, культура личности и универсальная широта, и если не всегда знали в каком объёме вероприверженность христианства действовала даже ещё в самом радикальном поздне-либеральном критике и рационалисте, то сегодня мы это уже полностью поняли.

Но либерализм так же не является не подвижным догматом. Он, наоборот, сила всегда деятельная, которая всё снова и снова сохраняет запад от окостенелости и всегда бдительно разоблачая ложь и насилие над человеком, обеспечивает напряжение между свободой и закрепощённостью, которая представляет собой славу и опасность нашей цивилизации. В зависимости от степени беззаботности, с которой эта сила воздействует на нас получаются все те степени либерализма в одном конце которых, мы сомневаемся уже ли это консерватизм, а в другом имеем ли мы дело уже с анархизмом.