Блеск и нищета отечественного народоправства
Заметки историка на полях политологических сочинений
http://www.polit.ru/research/2006/05/02/kurukin.html В науке уже есть ряд серьезных исследований по этому предмету[2], но в сознании широкой публики история участия народа в делах государственного управления представлена скорее мифологическим пунктиром. Вроде бы все знают о древнерусском вече, значение которого на северо-востоке Руси «стало падать» уже в XII веке; затем вспоминаются Земские соборы XVI–XVII веков, чья деятельность почему-то обрывается. После чего следует переход к «великим реформам» 60–70-х годов XIX века, появлению земств и городских дум — и народного представительства в виде Государственной думы 1906 года. В результате, как правило, дело сводится к обобщениям насчет «неспособности и неготовности российской монархии к обновлению в соответствии с меняющимися политическими и экономическими условиями жизни»[3], что и приводит ее в конце концов к крушению. Спора нет, отечественное самодержавие и вправду оказалось не лучшим учеником в конституционной школе — но если бы все было так просто…
Вряд ли можно утверждать, вслед за нелучшими школьными учебниками, что «единодержавие» в Северо-Восточной Руси установилось если не во времена Киевской Руси, то где-нибудь в XII веке. Будто «гражданская война» после смерти князя-«самовластца» Андрея Боголюбского (†1174) привела к ликвидации вечевых институтов, а князь «стал править, опираясь на дружину». Иван Грозный и другие московские государи искренне считали себя наследниками власти владимирских князей, однако сообщения летописей свидетельствуют, что князья домонгольской Руси вынуждены были считаться с вечевыми собраниями не только в Новгороде, но и во Владимире, Переславле-Залесском, Ростове и других городах. Преемник князя Андрея Всеволод III в 1211 году, решая вопрос о престолонаследии, созвал «бояр своих с городов и с волостей, епископа Иоанна и игумены, и паны, и купце, и дворяны, и вси люди...». Да и отношения древнерусских князей и дружинников напоминали скорее вассальные (т. е. договорные) связи западноевропейских феодалов, а не холопскую службу. Напоминали — потому, что все же в X–XI веках княжеские воины не были «феодалами» — т. е. не владели селами и крестьянами и не составляли известную по любому учебнику истории Средних веков феодальную лестницу-иерархию. На Руси сравнительно поздно — только в XII–XIII веках наметился процесс «оседания» вольных слуг на землю.
Другое дело, что вече остается самым загадочным институтом русской государственности — источников, повествующих о его устройстве и роли, до нас не дошло. В XII–XIII веках вече проводило денежные сборы, решало вопросы обороны, приглашало князей, но его состав не поддается определению. Проявляло оно себя преимущественно в критических ситуациях; могло судить и карать княжеских слуг, но не подменяло собой княжеской власти и нигде, за исключением Новгорода и Пскова, не переросло в постоянную и организованную деятельность правительственного института.
Новгород и Псков сумели создать систему «разделения властей»: посадник, тысяцкий, архиепископ, князь имели свой штат и свою сферу деятельности. Новгородское вече сотни раз упоминается в летописях, но их составители не считали нужным объяснять, кто и каким образом входил в его состав, каковы были его компетенция и порядок работы. Вечевая площадь на Ярославове дворище (1200–1500 м2) могла вместить несколько сот человек, но не многотысячное население города. Поэтому одни историки полагают, что вече состояло из бояр; другие считают возможным более широкий состав представительства через систему кончанских вечевых собраний, участниками которых могло быть свободное население концов и улиц. Горожане составляли уличанские общины: «прусов» (Прусской улицы), «витковцев», «кузмодемьян» и собирались на уличанские веча. Археологи обнаружили вымощенные участки для таких собраний на перекрестках улиц, где новгородцы во время заседаний грызли орехи — их скорлупа осталась лежать толстым слоем на мостовой.
Однако новгородскую «демократию» не стоит идеализировать: большинство населения города находилось в зависимости от боярских кланов, а крестьяне-смерды в политической жизни не участвовали — они платили дани и пошлины администрации, строили крепости на рубежах и трудились в боярских вотчинах.
Настоящими хозяевами республики были бояре. Каждому из примерно 40 знатных родов принадлежали по 8–10 городских усадеб, переходивших из поколения в поколение. Такие владения представляли собой мощные хозяйственные комплексы с хоромами и хозяйственными постройками, ремесленными мастерскими, с челядью и прочими зависимыми людьми. Усадьбы каждого рода группировались в определенном «конце» Новгорода и держали под контролем несколько кварталов и их обитателей: древнейшие берестяные грамоты — это записи долгов горожан и крестьян-«смердов», хранившиеся на боярских усадьбах.
...
В предреволюционной России для получения избирательных прав требовалось отвечать имущественному цензу: обладать недвижимым имуществом, иметь торгово-промысловые свидетельства на право заниматься предпринимательской деятельностью, арендовать квартиру и уплачивать квартирный налог (так жили врачи, юристы, преподаватели, техническая интеллигенция, лица свободных профессий, чиновники). Если признать «средним классом» этих «цензовых граждан» (с соответствующим образованием, квалификацией, образом жизни, уровнем потребления и представлениями человека о самом себе), то в 1907 году в 50 губерниях Европейской России их было 1 288 тыс. За вычетом тех, «кому на Руси жить хорошо», т. е. высших чиновников, генералитета, латифундистов, крупной буржуазии (60 тыс. семей или 366 тыс. чел., т. е. около 0,34% населения), остается 5,5%; все остальные — 94,2% — были «низшим классом». Отставание России от развитых стран (в Великобритании в 1911 году — 20,3%; в США в 1910-м — 21,4%, а с фермерами — 37,9%) по численности среднего класса слишком очевидно[18]. Можно предположить, что с представленной этим тонким слоем «парламентриляндией» считаться и не хотели.
02 мая 2006, 06:00 Игорь Курукин
